— Вы собираетесь ехать обратно? — спросила Лиля, переставая на минуту бинтовать. — Сами говорите, что в вас стреляли по дороге.
— Вообще на войне есть эта неприятность — стреляют! — сказал водитель.
— Но вы ведь не военная? — Лиля, быстро продолжая работу, искоса посмотрела на женщину. — Вы никуда не доберетесь, ходят ужасные слухи. Говорят, кругом немцы.
— Не знаю! Машину, может быть, и не доведем, — отвечая на свои мысли, сказала женщина, — а к своим доберемся обязательно, хоть ползком.
— А если немцы уже заняли дорогу, как вы сможете отступать от границы?.. Вы и все ваши?
— Пограничника мало интересует это дело: отступать! — угрюмо сказал шофер. — Тут, может, дивизия на взвод идет. Устоял этот взвод час— молодец взвод! Устоял день — твоя победа и жил не зря! Вот оно как, сестрица!..
Пока женщина, торопливо прощаясь, обходила своих раненых перед отъездом, сестра Лиля, стоя в дверях, наблюдала за шофером, заводившим мотор, и о чем-то сосредоточенно думала. В последнюю минуту она остановила женщину и спросила:
— Скажите, сколько у вас еще осталось там раненых?
Женщина, не сразу поняв, о чем ее спрашивают, нетерпеливо приостановилась и посмотрела на белоснежную, крахмальную Лилю, точно увидела ее в первый раз.
— Раненых?.. У нас не раненых считают, а сколько осталось в строю… А раненых?.. — она хотела пройти мимо, но Лиля опять ее удержала:
— Нет, постойте одну минутку. Вы медицинская сестра?
— Да нет, у меня муж — начальник заставы…
— Я хотела вам сказать, что согласна отправиться вместе с вами, — сухо сказала сестра Лиля. — Я все-таки медицинская сестра. Буду полезна.
Женщина иным взглядом посмотрела на нее, доверчиво приблизив лицо, не пряча больше ни тоски, ни страха в глазах.
— Милая, там, может быть, никто уже не нужен… Мы?.. Мы пограничники, наша судьба вся там. А вам? Не надо… Вы уж тут… — она легонько сжала руку сестре Лиле повыше локтя и пошла к машине.
Весь день Аляна простояла у шоссе, глядя в ту сторону, откуда должен был вернуться Степан, и повторяя про себя, точно заклинание: «Только бы он вернулся, только бы вернулся, тогда ничего не страшно!..»
Наступила ночь, в темном небе с зловещим завыванием проходили фашистские самолеты, и со стороны границы, не умолкая, глухо громыхало.
Ночь она просидела, завернувшись в платок, на ступеньках крыльца, не соглашаясь уйти в дом, с минуты на минуту ожидая, что Степан вернется. Но наступило утро, начался день, а его все не было.
За Аляной прибежала молоденькая работница, комсомолка Катре. Нужно было идти к исполкому. Аляна несколько раз повторила матери, чтобы Степа никуда ни на минуту не уходил, если вернется без нее, она обязательно скоро будет дома.
В исполкоме, несмотря на жару, топилась печь, из трубы шел черный дым и вылетал бумажный пепел.
Он лениво реял в воздухе и опускался на землю и на деревья, точно траурный черный снег.
Человек двенадцать девушек с фабрики и два или три парня, среди которых был Ляонас, стояли у крыльца, когда подбежали Аляна с Катре.
— Посылать за тобой приходится! — сердито сказал Антик, — сама не можешь сообразить в такое время! — Он был в комсоставском, отслужившем срок плаще с кое-где сохранившимися форменными пуговицами. На боку придерживал засаленную брезентовую сумку-планшет.
Через минуту вышел Матас. Вид у него был спокойный и добродушный, как всегда, но он в упор посмотрел на Аляну и, кажется, не узнал.
— Так вот, ребятки, — сказал он. — Через нашу станцию идут поезда. Люди бегут от бомбежек, спасаются от фашистов. Многие еле одеты, голодные. Надо хотя бы наладить им доставку хлеба. Возьмитесь за это. Действуй, Антик!
Антик, никогда в жизни не бывший в строю, отдал честь с хмурой щеголеватостью старого унтер-офицера.
— Слушаю, будет исполнено!
Они быстро дошли до пекарни. Пожилой пекарь с обвисшими усами вышел навстречу из двери, откуда пахнуло запахом горячего хлеба.
— Берите, сколько хотите, — равнодушно сказал он, когда Антик объяснил, зачем они пришли, и сам стал помогать снимать хлебы с полок.
— Нам бы какие-нибудь мешки! — сказал один из комсомольцев, осматриваясь. — А то мы так много не донесем.
И пекарь опять с какой-то безучастной готовностью показал на груду мешков от муки, сложенных в углу:
— Вот там, берите все, что вам надо…
И то, что этот человек с такой готовностью все отдавал, как будто рад был ото всего избавиться, и то, что Матас ее не узнал, показалось Аляне чем-то гораздо более зловещим, чем вчерашние взрывы и сгоревшая мельница.
Они наложили сколько могли поднять хлебов в белые от мучной пыли мешки, взвалили на плечи и по тропинке, прямиком через поле, пошли к железнодорожной станции.
Поезда подходили и останавливались на несколько минут в лесу, невдалеке от станции, — открытые платформы и классные вагоны вперемежку с товарными. Стенки некоторых вагонов были обуглены и доски расщеплены косыми пулеметными очередями с воздуха.
Комсомольцы торопливо подносили хлеб, перебегая от одного вагона к другому. Женщины с осунувшимися, серыми лицами подходили к дверям, брали протянутый им хлеб и, отламывая небольшие куски, раздавали притихшим, ко всему безучастным детям…
В середине дня пришел начальник станции и сообщил, что больше поездов не будет.
Аляна прибежала домой, задыхаясь от волнения и страха опоздать. Ей казалось, что теперь-то уж Степан наверняка ждет ее. И хотя Степана по-прежнему не было, она не могла сидеть без дела, схватилась собирать в дорогу вещи, его и свои. Когда два небольших мешочка с самым необходимым были собраны, она поставила их у двери и снова стала ждать, считая минуты…