Навсегда - Страница 63

Допрос ведет полицейский унтер-офицер из литовцев, и лейтенант не понимает ни единого слова, кроме имени и фамилии парня. Странное имя: Ляонас.

— Ну, что? — скучающим голосом спросил лейтенант.

Унтер повернулся к нему, опустив руки по швам, и еле заметно пожал плечами.

— Ладно, — сказал лейтенант. — Попробуем еще раз.

Он нажал кнопку, и было слышно, как где-то близко за дверью зазвонил звонок. На пороге появился автоматчик, выслушал приказание и снова скрылся.

Из дверей, ведущих во внутренние комнаты, выглянул пожилой, очень благообразный солдат без фуражки.

— Что там у вас, Хейнц? — спросил лейтенант.

— Осмелюсь доложить, парикмахер явился, господин лейтенант.

Лейтенант машинально коснулся своей колючей щеки, подумал и сказал:

— Ладно, пусть подождет… — и, повернувшись к унтеру, махнул рукой, точно отгоняя муху. — А этого пока уберите.

Унтер подтолкнул Ляонаса к двери и передал в руки автоматчиков. Потом вернулся к столу и остановился в выжидательной позе.

Лейтенант несколько минут молча перелистывал лежащие перед ним странички донесений и протоколов.

— Роскошная работа! — наконец констатировал он с мрачным удовлетворением. — Просто никогда не видел ничего лучшего, — он перевернул еще страничку. — Приволокли ко мне сюда весь трактир, всю сапожную мастерскую, и теперь я должен разбираться, кто там святой, а кто советский агент. Абсолютные кретины!

Унтер сочувственно вздохнул и переступил с ноги на ногу.

— Ну что это, что? — Лейтенант приподнял двумя пальцами за уголок один из листков. — Что здесь можно понять? Этот мужик сунулся в переулок, где была наша засада в сапожной мастерской. Он, по-видимому, даже заглянул в окно, где сидел этот психопат-сапожник, который сам на себя донес. Потом отправился на почту и послал открытку в Зюдерзее, по-туземному Зарасай… В налоговых списках Зюдерзее он действительно значится. Отлично. Затем он, как и положено мужику, нализался в трактире и ввязался в драку с этими спекулянтами сахарином… Вот и все. Полная картина, без единой неясности. Теперь мы можем его повесить, отправить в лагерь или отпустить на все четыре стороны. Для всего этого имеются совершенно одинаковые основания. То есть ровно никаких.

За дверью послышался какой-то неясный шум и топот медленно переступающих ног. В комнату боком пролез солдат в форме СС, поддерживая под руку человека, старательно передвигавшего непослушные ноги. С другого бока его поддерживал молодой белокурый полицейский шпик спортивного вида, с большим пластырным крестом на розовом подбородке.

Лейтенант молча наблюдал, пока эти двое проволокли Матаса через всю комнату и усадили на табурет. Когда его отпустили, он качнулся и чуть не упал, но с видимым усилием удержался.

Унтер-офицер включил ослепительную фотографическую лампу, направив ее прямо в лицо Матасу.

— Свиньи собачьи, — меланхолически проговорил лейтенант. — Ну, что вы с ним сделали? Самих бы вас так! Зачем вы ему всю физиономию перепортили? Его и мать родная теперь не опознает.

Эсэсовец вытянулся и, жалобно моргая, виновато пробормотал:

— Осмелюсь доложить, господин лейтенант, это только сегодня. А так, пока мы его выставляли для опознания, он был у нас в полном порядке. Прошу прощения, господин лейтенант.

— Идите вы к черту, — сказал лейтенант. — Зачем вам физиономию понадобилось портить? Причешите хоть его!

С радостной готовностью эсэсовец кинулся к Матасу, обнял его одной рукой, чтобы тот не упал, и, вытащив из кармана гребешок, с материнской заботливостью стал расчесывать на пробор его влажные волосы.

— Да оботрите его, что ли! — брезгливо приглядываясь, сказал лейтенант.

Эсэсовец поспешно вытащил из кармана брюк носовой платок и сделал знак шпику. Тот взялся двумя руками сзади за голову Матаса, приподнял ее и держал, пока солдат стирал с лица кровь.

— Ну, теперь он совсем ничего… — примирительно сказал унтер.

— Пустяки «ничего»! — проворчал лейтенант. — А ну, давайте сюда того, с кривой шеей.

Автоматчик ввел Ляонаса и ушел, закрыв за собой дверь. Унтер подтащил Ляонаса за рукав и поставил прямо против Матаса.

Лейтенант прикрылся ладонью от нестерпимого света и внимательно уставился в лицо парня.

Это было лицо человека, оглушенного, подавленного происшедшим в его жизни жестоким переворотом.

Вся прежняя жизнь представлялась ему каким-то сном. Когда-то он был батраком, потом жизнь счастливо изменилась и он стал рабочим. Он собирался вступить в комсомол, но не успел. Начал учиться на вечерних курсах, но не исписал до конца и третьей ученической тетрадки, как произошел новый переворот. Кем же он стал теперь? По-видимому, всего-навсего каким-то существом, которое можно избить или даже убить совершенно безнаказанно… Отупевший, растерянный, он силился понять, что же с ним будет дальше? Что дальше?..

Матас, которому слепящая лампа напомнила, как нужно себя вести во время процедуры опознания, сам, без команды, медленно поднял и подставил свету свое лицо с полуослепшими глазами. Голова его от слабости запрокинулась, он опять качнулся всем телом, с трудом удерживаясь на табурете.

Унтер-офицер торопливо, вполголоса что-то говорил по-литовски на ухо Ляонасу, слегка толкая его кулаком в бок, а лейтенант, не понимая слов, только следил за выражением его лица.

Вдруг Ляонас заморгал, обернулся к унтеру, и на лице его, сквозь безразличие, пробилось какое-то осмысленное выражение.