Навсегда - Страница 146

146

Матас попробовал вытянуть еще глоточек дыма из коротенького окурка, но сигарета догорела и жгла пальцы.

Он обернулся, чтоб выбросить ее за окно, и с удивлением увидел, что в нескольких шагах от него, за заборчиком исполкомовского палисадника, столпилось человек десять мужчин и женщин.

Вероятно, все время, пока он тут сидел и курил, они так вот и стояли прямо против окна и наблюдали за ним. Чего доброго, и то, как он пузырьки с подоконника спихивал, тоже видели!

Встряхнувшись, он встал и поздоровался.

— День добрый, — ответили ему.

Пожилой человек без шапки, положив руки на колышки ограды, дружелюбно добавил:

— А мы глядим, что такое? В исполкоме окна отворяют. Кто-то, значит, появился. Оказывается, вот кто! С приездом, товарищ председатель!

Лицо у человека было как будто немножко знакомое. Завязался общий разговор, который, конечно, сейчас же свернул на то, чего не хватало сейчас жителям города: хлеб, вода, свет… Матас все время старался и никак не мог вспомнить, откуда он знает этого человека без шапки. Наконец он не выдержал и спросил, где они виделись?

Человек уклончиво усмехнулся, пожал плечами и сказал:

— Мы вас тут от дела разговором отвлекаем. До свидания, пока… Приступайте, значит, председатель, поскорее.

Он кивнул на прощание Матасу и махнул рукой, точно давая знак всем остальным расходиться…

Оставшись один, Матас отошел от окна и сел на железную койку, задумавшись.

«Вот собрались под окном какие-то люди, которые меня помнят. Вроде даже не прочь утвердить меня в должности: „Приступайте!“ — говорят. Не потому же, что я такой симпатичный и так много сделал им хорошего. Я в их глазах только исполнитель некоторых справедливых дел и разумных перемен, какие произошли за короткий срок перед войной в этом маленьком городке… Добросовестный исполнитель, не больше… Но когда посредственный музыкант играет людям Чайковского, люди все-таки слышат гения!..»

Взвизгнула стремительно открываемая калитка, и быстро, почти бегом, пройдя двор, человек взбежал на крыльцо.

Матас обрадованно вскочил, бросился навстречу, и в коридоре, едва не столкнувшись, они с Чесловасом остановились, точно собираясь с силами, а потом долго, яростно и молча трясли друг другу руки.

— Товарищ комиссар, обедать! — крикнул Стан-кус, высовываясь из двери в конце коридора, где помещалась кухня.

На плите бурлил, пуская струю пара, громадный ротный чайник и, выстроившись в ряд, стояли четыре солдатских котелка.

— Садись, садись! — говорил Матас, подталкивая к столу Чесловаса.

Старшина молча выхватил откуда-то из угла еще один котелок и, на ходу, в один момент разделив четыре скудные порции на пять, со стуком выставил котелки с разогретыми консервами на стол.

Сидя рядом с Матасом, Чесловас левой рукой, не глядя, подцеплял на ложку волокнистые кусочки тушеного мяса и торопливо жевал, а правой быстро писал огрызком карандаша в истрепанной записной книжке. И Матас с волнением следил, как одно за другим на клетчатом кусочке бумаги возникали имена. Некоторые он узнавал уже по первым буквам. Против одних имен Чесловас ставил черточку и две буквы: «уб». О многих погибших товарищах Матас и сам знал, когда и как они погибли. Но иногда это было совсем неожиданно. Возникало знакомое, хорошее, живое имя, и вдруг появлялось тире, и все было кончено. А он-то думал, что вот-вот отворится дверь, и этот человек войдет!..

Вот еще одно имя. Вот уже последняя буква… Матас не отрывает глаз от кончика карандаша, и тут, вместо тире, на бумаге возникает птичка.

— Этого ты сейчас же можешь взять к себе на работу. Очень хорошо себя показал.

Матас припоминает славного, однако же ничем не выдающегося работника исполкома. Кто бы мог думать?! Впрочем, глупое рассуждение! А кто мог думать, что именно этот самый пожилой наборщик, семейный человек Чесловас, которого и в партию-то приняли всего за два месяца до начала войны, молча станет на место погибшего руководителя подпольного партийного комитета и сумеет провести своих людей сквозь все ловушки, облавы, провокации, не прекращая борьбы, и первым выйдет встречать на дороге советский танк?..

Кто-то громко протопал по коридору. В кухню вошла молодая полная крестьянка в мужских сапогах и с кнутом в руке.

— Приятного аппетита! — выпалила она таким тоном, точно выругалась. — Слух такой идет, будто председатель возвратился, а? — И, тут же узнав Матаса, крикливо продолжала: — Сидите, закусываете? А нас дерут, обдирают, скоро совсем убьют. Это правильно? Да?

— Кого дерут, кто дерет и как это дерут? — спросил Матас. — Садись вот сюда на лавку и объясни толком.

— Это вы можете здесь рассиживаться, а нам заседать некогда! — Женщина в сердцах щелкнула себя по сапогу рукояткой кнута и закричала еще громче: — Кто, кто! Партизаны мужиков грабят, вот кто!

— Тьфу ты!. — вскинулся старшина. — Да ведь никаких партизан уже нету!

— А нам что, легче, что нету, раз они все равно нас обдирают, без стыда, без совести! Повадились чуть не каждую ночь, дьяволы, хватают, что хотят, жрут, что хотят, а теперь еще объявили, что приедут с лошадью и борова увезут. Чего хотят делают, даже убить грозятся. А вам тут и горя мало!..

— Ах, сволочи, мать их так! — неожиданно выругался всегда сдержанный старшина.

Баба, оборвав на высокой ноте крик, живо к нему обернулась, мокро всхлипнула и удовлетворенно кивнула:

— Вот это правильные, мужские слова! А мой-то мужик все равно как тряпочный.

— Ладно, узнают у нас, какие партизаны бывают, — сказал Матас. — Значит, говорите, опять прийти обещались? Сколько же их там гуляет?

146