Навсегда - Страница 145

145

Подошел Станкус, он попробовал погладить девочку, успокоить. Но она, смахнув с плеча его руку, ухватила его за пояс, чтоб не уходил и тоже слушал.

— Они нас запихали в машину и отвезли в город, а там в соборе народу уже было полным-полно, и Надька с тетей Магдяле, и Люне, и еще всякие люди. А я хотела украсть ключ от дверей и, когда часовые заснут, всех потихоньку выпустить из собора!.. Но нас никуда не выпускали, и мы все ждали, что будет. Они натаскали в подвал под собором всяких ящиков с толом и порохом и хотели нас взорвать. И мы уже начали взрываться, честное слово, все статуи закачались! Ты же понимаешь, как обидно взрываться, когда все знают, что наши уже совсем близко. Но знаешь, что оказалось? Один русский солдат — самый отчаянный — примчался на каком-то особом танке, вскочил в подвал и все ихние фитили, которые они подожгли, погасил. И ничего не взорвалось, только одна бомбочка, какая-то маленькая, мы на нее просто плевали! И мы повалили всей толпой на улицу, и там этот танк стоит, и танкисты ходят, и мы не знали, который из них все сделал с фитилями, так что мы их благодарили всех, а они брали на руки ребятишек, и смотрели, и ужасались, что с ними могло быть. Маленьких даже целовали… Я-то, конечно, только руки пожала нескольким, и все… Теперь мы тут, в сарае, с тетей Юлией живем… Она меня все в школу гонит, а школы никакой еще нет. Смешно!.. Ну, знаешь, она переживает все эти дела. Не молоденькая, как-то приходится с ней считаться.

Снова отворилась калитка. Пропуская впереди себя Юлию, Матас шепнул ей:

— Только ты, Юлия, ради бога ничего не спрашивай у нее про мужа…

— Неужели?.. — быстро опустив глаза и хмурясь, тихо спросила Юлия.

— Да.

Аляна сделала шаг навстречу Юлии, и они обнялись, как родные люди после долгой разлуки.

Глава двадцать шестая

Простреленный пикап задребезжал и сразу замедлил ход, выехав с шоссе на булыжную мостовую Ланкая.

Начинало вечереть, но на улицах было людно, еще чувствовалось праздничное оживление первых дней освобождения.

Двери собора, мимо которого они проезжали, были приоткрыты, и из сумеречной глубины несся тихий рокот органа. На стене у входа белел рукописный плакат:

МИН НЕТ!

Леванда

У ворот каменного двухэтажного дома школы был прикреплен точно такой же белый квадратик:

МИН НЕТ!

Леванда

Машина, свернув за угол, остановилась около старого дома исполкома.

За деревянной оградкой, в палисаднике, сидел на скамеечке часовой в пиджаке и мягкой шляпе. У крыльца виднелся белый плакатик с подписью все того же Леванды.

«Милый Леванда, — вдруг с нежностью подумала Аляна. — Рискуя каждую минуту жизнью, ты обошел весь этот, чужой для тебя город, оставив нам записочку: „Живите спокойно, я свое сделал!“ Расписался и ушел отсюда навсегда. Плохой и скучный человек никогда не поставил бы восклицательного знака. А тут весь город в твоих радостных восклицательных знаках. Ты думал о людях и радовался за них!»

Матас поздоровался за руку с часовым, выставленным городским партийным комитетом, и теперь, закинув голову, разглядывал выгоревший и сильно помятый красный флаг над крыльцом.

— Прямо как будто тот самый!

— Да он и есть тот самый, — с удовольствием подтвердил часовой. — Мы новый даже не захотели вешать.

— Мне разрешите идти? — спросила Аляна.

— Конечно, не задерживайся. — Матас озабоченно оглядел Аляну. — Я с тобой и не прощаюсь. Ты завтра с утра приходи, все расскажешь. Ладно? Впрочем, все-таки до свидания!

Аляна пожала ему руку, потом попрощалась со всеми. Станкус ободряюще потрепал ее по плечу, а Валигура вытащил из машины и подал вещевой мешок. Она машинально вскинула его на одно плечо и, кивнув, медленно вышла на улицу.

Валигура хмуро смотрел ей вслед, пока не потерял из вида.

Матас поднялся по деревянным, знакомо скрипнувшим ступенькам крыльца и пошел по коридору. Все двери были раскрыты настежь Под ногами шуршали скомканные немецкие газеты. Фиалками, правда, тут никогда не пахло, но такого прогорклого, жирного запаха, какой висел сейчас в воздухе, ему и в казарме не приходилось нюхать!

Он вошел в свой прежний кабинет и остановился посреди комнаты. Письменный стол был сдвинут со своего обычного места, но остался в полной сохранности. Железная койка без тюфяка стояла у стены, и над ней, прямо на обоях, была неумело нарисована углем голая пляшущая женщина в натуральную величину.

Матас распахнул окно, брезгливо спихнул сапогом какие-то засаленные баночки, жестянки и пузырьки, освобождая себе место на подоконнике, со вздохом сел, вынул сигарету и закурил…

Он чувствовал небывалую усталость.

«Не буду совершенно ни о чем думать, — решил он, — пока не выкурю сигарету. Как долго я ждал этой минуты, как мечтал о ней! И вот она настала, а у меня нет сил пошевелить рукой, я устал смертельно и со страхом думаю сейчас, что надо все начинать с самого начала, с разбитого корыта…

Да, опять все сначала. Собирать людей, узнавать новых, стараться понять, что у них на душе…

Что можно было успеть за эти считанные месяцы советской власти в Литве перед войной? Люди расчистили поле и сделали первый посев. И едва стали подниматься ростки всходов, их снова надолго втоптали в землю фашистские танки. Люди измучены, напуганы, голодны, многие сбиты с толку, другие озлоблены и ожесточены. Водокачка в городе взорвана, даже воды нет…

А я устал сейчас, как собака. Я мог бы лечь и проспать трое суток подряд, а потом поесть и лечь снова…»

145