Навсегда - Страница 142

142

К черту все фельдфебельские нашивки и бранденбургские марши, если дело кончается тем, что тебя запихивают в подвал, где ты сидишь и дрожишь в ожидании того, что тебя накроют русские солдаты!

К черту и французский коньяк и сардины, если за это надо так расплачиваться! Да и много ли мне всего этого досталось?! Нет уж, куда милее снова сажать брюкву в деревне! Ах, мирные грядки родных полей! Если бы можно было к ним вернуться!..»

Он чуть не вскрикнул от неожиданности, когда дверь отворилась и, стуча сапогами, по ступенькам в подвал скатился дежурный радист полевой рации.

— Есть!.. Есть!.. Сигнал есть: выполнять! — Он кричал это еще с лестницы и махал руками. Видно было, что в ожидании этого сигнала он тоже изнемог от страха и беспокойства.

Фельдфебель включил ток и прислушался. В ответ докатился глухой удар взрыва. Как будто слабовато для такого мощного заряда, но уж это не его дело. Обрывая провода, он подхватил машинку и бросился вслед за радистом наверх, во двор.

В машине, мчавшейся по уличкам городка, фельдфебель сидел, весь съежившись, оцепеневший от напряженного долгого ожидания в подвале.

Потом скорость бега машины, ветер в лицо и ясное небо стали оказывать на него благотворное действие.

Итак, приказ выполнен, и он остался цел. Когда тебе немножко везет, война — не такое уж плохое дело! Кем был бы он сейчас, если бы не война? Тупым деревенским мужиком. Мысль о брюкве наполнила его омерзением. Нет, настоящее дело для мужчины все-таки война.

Он расправил плечи и, пришлепывая губами: пум-пум-пуру-рум! — начал потихоньку напевать. Машина мчалась по пустынному шоссе. Слева тянулись какие-то болота, промелькнул длинный, похожий на сарай, придорожный трактир, потом пошли березовые перелески, какие-то ямы, опутанные проволокой колья и ржавые останки танков, сгоревших в первые дни войны, когда тут еще шли пограничные бои.

На пригорке у обочины дороги стояло и сидело около сотни солдат в глубоких немецких шлемах. Они повернулись и стали равнодушно смотреть на приближающуюся машину.

Вдруг фельдфебель встрепенулся и крикнул шоферу:

— Эй, зачем ты останавливаешь машину, осел?

Машина резко затормозила, и фельдфебель с изумлением увидел, как из нее, высоко поднимая кверху руки, проворно выскочил шофер. Прямо по шоссе, обходя загородивший дорогу танк, к ним навстречу шли два русских автоматчика. Автоматы они держали наготове, но видно было, что стрелять не собираются.

Фельдфебель с заранее поднятыми руками неловко вылез из машины и стал рядом с шофером.

— Господи, — шепотом сказал он, — что же теперь с нами будет?

— Ничего не будет, — злобно буркнул шофер. — Мне беспокоиться не о чем. Я шофер, а не разбойник. Мое дело водить машину, а не взрывать людей…

Люди, запертые в соборе, точно проходили длинный, изнурительный путь, — все, и слабые, и сильные, и дети, и старики. В начале пути были только испуг, тревога, растерянность; потом вспышки бурного отчаяния, минуты неизвестно откуда возникавшей надежды… А сейчас, в конце, лишь ясное предчувствие близкой смерти, неминуемой, бессмысленной.

Долгий путь был позади, и теперь, обессиленные, они уже не шли, а точно ползли, плелись, поддерживая друг друга, еле карабкаясь. Это были последние шаги перед концом пути.

Почерневшие от времени стрелки часов на башне собора вытянулись в одну линию и начали глухо бить. Это был момент, когда фельдфебель со вздохом несказанного облегчения включил наконец ток.

Глухой взрыв сотряс все вокруг, каменные плиты пола дрогнули, как от землетрясения, и мраморные святые качнулись в своих нишах. Дождь цветной штукатурки посыпался с купола. Закричали, забились дети. Отшатываясь от содрогнувшихся колонн, люди бросались бежать, сталкиваясь с теми, кто бежал им навстречу; некоторые падали на пол и закрывали лица руками, другие, обнявшись и зажмурившись, отворачиваясь от готовых рухнуть стен, ждали.

Старый органист стоял застыв, с воздетыми руками, точно надеялся удержать падающий купол. Оняле, изо всех сил вцепившись в платье Юлии, ревела во весь голос и, обливаясь слезами, целовала ее руки, а Юлия, стоя на коленях, торопливо целовала маленькие шершавые ладони Оняле и прижимала их к лицу, точно просила прощения…

Но вот шум начал стихать. Статуи святых, точно успокоившись, перестали качаться. Штукатурка перестала сыпаться, и люди почувствовали под ногами твердую землю.

И хотя они ничего не знали об исполнительном фельдфебеле, сумевшем взорвать лишь единственную небольшую авиабомбу, заложенную отдельно от других у самого входа в подвалы; хотя они ничего не знали о подкопе и перекушенном проводе, свисавшем сейчас над головой умирающего русского солдата Степана, — все почему-то поверили, что самое страшное уже позади…

Советские самоходки с пехотным десантом на броне, спустившись с Мельничного холма, вышли по шоссе на главную улицу и, с ходу выскочив на Соборную площадь, остановились: прямо у них на пути стоял весь измазанный в глине человек с измятым красным флагом в руках.

Офицер десантной роты спрыгнул на землю и пошел к нему навстречу.

— Да здравствует Армия Советская! — выкрикнул человек с флагом.

Офицер внимательно посмотрел на него и сказал:

— Спасибо! — и пожал ему руку. — Фашистов нет?

— Нет, — сказал человек. — Вот только этот костел минирован!

— Понятно, — кивнул офицер. — Саперы идут за нами.

Он заметил, что у высоких кованых дверей собора двое людей, тоже перепачканных в глине, возились с висячим замком.

142