Навсегда - Страница 73

— Которых лупят, и морят голодом, и уничтожают? Ради бога, не стесняйтесь в выражениях. Это вовсе не какой-нибудь секрет!.. Он не лишен интереса, ваш вопрос… Представьте себе юношу, который любит, обожает музыку и вовсе не любит вина. — Фельдшер с раскрытым ртом коротко рассмеялся и продолжал — Этот юноша презирает политику, он живет в мире звуков, и русский гений Чайковский ему дороже, чем сам руководитель гитлеровской молодежи района! И вот этого милого немецкого юношу — вместе со всеми его «извините, пожалуйста», «множество благодарностей!»… и «не будете ли вы так любезны!»… — забирают на военную службу. Мальчик происходит из очень почтенной семьи, и он попадает в войска СС. И очень скоро его назначают в лагерь для военнопленных французов…

Мальчик ходит по лагерю с автоматом, французики работают в каменоломнях и ведут себя очень тихо. Славные такие, голодные парни и жалкие старикашки, которые очень боятся автоматов. Так проходит три дня, и мальчика зовет его начальник и спрашивает: «Ну, парень, кому же ты дал сегодня в морду?» Парень выпучивает свои голубые глаза и сознается, что никому он не давал в морду. Начальник говорит: «А почему ты никому не дал взбучку, разве тут мало ходит поганых французишек?..» Милый юноша начинает уверять, что они очень послушные, не нарушают никаких правил, их просто не за что бить.

Начальник очень недоволен, но отпускает юношу. Проходит еще два или три дня, и его снова зовут к начальнику, и тот опять спрашивает: «Ну, дал ты кому-нибудь в рожу?»

— Никак нет, они ведут себя… — Но тут начальник командует «смирно», и, пока юноша стоит «руки по швам», начальник своей шершавой, грязной лапой отпускает со всего маху одну за другой четыре пощечины по нежным розовым щечкам. И заметьте себе, мадам, что первая из этих четырех пощечин была первой в жизни этого мальчика. Его никогда не били чудаки родители…

Потом начальник говорит: «Теперь иди и явись ко мне завтра, и если ты мне не сможешь доложить, что отделал какого-нибудь арестанта, то эти пощечины тебе покажутся нежными поцелуями, так тебя отделают вот на этом самом месте».

И вот мальчик выходит с зареванной физиономией из канцелярии и натыкается на француза, который тащит какой-то мешок. Не раздумывая, он подходит и дает ему в зубы и видит, как начальник ухмыляется в окне. И вдруг у юноши делается легко на душе. С этого момента ему все становится легко!..

У меня есть моя музыка, которая не имеет никакого отношения к вонючей жизненной грязи. Если мне прикажут расстрелять кого-нибудь, я без всякого удовольствия и злобы выполню приказ. Я не из тех, кому это доставляет удовольствие, нет! Но что делать? Ведь жизнь — это только кишащая червями навозная куча, над которой льется в вышине неземная, непознаваемая музыка…

— Ах, боже мой, — тихонько вздохнула мадам Мария, — но неужели так необходимо мучить других людей?

— О да, мадам, в той или иной форме необходимо. Мой дорогой начальник, влепивший мне те четыре незабываемые оплеухи, дал мне наглядный урок: или ты кого-нибудь бьешь по морде, или тебя бьют. Если бы я был святым, может быть, я предпочел бы, чтоб били меня. Но я не святой, я очень нервно-чувствительный индивидуум. Я закончил фельдшерские курсы и имею теперь две вещи — музыку и вино… Кстати, мадам, меня можно поздравить: я получаю отпуск на родину. В связи с этим, помните, о чем мы говорили?..

Мадам придвинулась ближе.

— Насчет небольшого запаса шпека?.. Ах, Хельмут, мне так хочется вам что-нибудь устроить… просто не знаю!.. Впрочем, есть одно небольшое дело. Вы можете сосредоточиться?

Хельмут отхлебнул глоток побольше и приготовился слушать.

Аляна крепко спала, сидя на табуретке в кухне, когда трактирщица, пошлепав ее по щеке, чтоб разбудить, повела наверх, в свою спальню. Залы уже давно были пусты и столы сдвинуты в ожидании утренней уборки.

Пить пиво мадам тоже считала «неженственным». Разве только для виду прихлебнуть с почетным «гостем». Поэтому в шкафчике с немецкой надписью «аптечка» она хранила специальную рюмочку и несколько бутылок с ликерами. Она закурила, как всегда, поставила ступни вытянутых ног торчком, носками вверх, и выпила рюмочку.

— Вот так и надо вести дела!.. Я тебе говорила про Хельмута? Музыканта… Фельдшера… Я помню, что говорила. Я его берегла на крайний случай. Понимаешь? Он немножечко артист, с такими трудно иметь деловые отношения… Ну, так вот, он сам меня просит теперь устроить ему какое-нибудь дело, чтоб он мог заработать пару чемоданов шпеку. Он как раз получает отпуск… Мы договорились с двух слов. Он может все устроить. Он же «главный врач»! Спишет твоего мужа, как умершего, а похоронная команда его по дороге «потеряет»… Цена будет обыкновенная: свиная туша. Мы договорились о подробностях. Такая, килограммов на восемьдесят, — хватит с него…. Ну что, можно с фрицами иметь дело? Я говорю, что можно! Конечно, он постарается как-нибудь смошенничать, но со мной это не получится. Я сама договорюсь обо всех условиях. Ну-ну, благодарности после, девочка, давай-ка спать… О-о, мои бедные ноги, как они горят!..

Глава четырнадцатая

Теперь точно туго заведенная пружина все время давила на ее сердце, подталкивая и торопя: скорей, скорей, скорей!

Десятки километров прошла Аляна по тяжелой зимней дороге до хуторка, где жили родители ее матери.

Окоченевшая, ко всему безучастная, сидела она в их избушке, выслушивая сбивчивые жалобы стариков на военные бедствия, одиночество, старость…

Сочувственно качала головой, почти ничего не слыша, и крепко сжимала руки, потому что пружина все время давила изнутри: «скорей!» — и уходили, уходили драгоценные минуты. Фельдшер Хельмут со дня на день ожидал отпуска. Что, если она опоздает?..