Навсегда - Страница 66

— Можете действовать, мастер. — Лейтенант расстегнул верхнюю пуговицу мундира и повернулся к полицейскому унтер-офицеру — Вот видите, теперь я имею все данные, чтобы принять одно из двух мудрых решений, о которых я вам говорил.

— Вы изволили тогда говорить о трех, — мягко напомнил унтер.

— Ну, третье-то отпадает. Все-таки незачем ему было соваться в тот переулок.

Глава девятая

Суматоха безрезультатных поисков и беспорядочных облав, вспыхнувшая в Ланкае после истории с утопленными в болоте экскаваторами, улеглась, но на столбе посреди рыночной площади все еще висело объявление с черным орлом, подписанное комендантом города. Тому, кто сообщит какие-либо сведения об участниках «акта саботажа» на болоте, предлагалась денежная награда. Но ненависть к оккупантам была так сильна, что никто не соблазнился наградой, хотя были, конечно, люди, которые кое-что заметили или кое о чем догадывались.

В эти самые дни произошло одно незначительное событие: Магдяле, которая в течение долгого времени снисходительно-насмешливо принимала безнадежные ухаживания молодого Пятраса Казенаса, вдруг почему-то очертя голову решилась и, к общему удивлению, вышла за него замуж.

Комендантское объявление еще висело на рыночной площади, а в костеле гудели, перекатываясь под куполом, рокочущие громы органа, и Магдяле стояла перед алтарем в белом подвенечном платье с длинной фатой, бледная, с высоко поднятой головой. А рядом с ней — Пятрас, тот самый, за голову которого была объявлена награда.

Магдяле безмерно преувеличивала в своем воображении размеры его подвига, но ее мало интересовали фактические подробности. Для нее Пятрас был герой, настоящий мужчина, один среди всех ее знакомых, кто не побоялся бороться и кого ожесточенно преследовали фашисты.

«Может быть, при выходе из церкви его схватят солдаты, — со страхом и гордостью думала она. — Ну что ж, я буду достойна его…»

В стороне от толпы любопытных, глазевших на свадебную процессию, стоял фабрикант господин Малюнас со своей молоденькой женой Ирэной. Спрятав подбородок в пушистый воротник меховой шубки, она исподлобья, с напряженным вниманием, пристально вглядывалась в лица новобрачных. Напрасно Малюнас тянул ее за рукав.

— Что ты находишь в этом интересного? Не видела свадеб получше этой?

— Видела, — презрительно ответила Ирэна, не оборачиваясь. — На одну даже больше, чем мне бы хотелось.

— Нам нельзя опаздывать на обед к господину коменданту. Пойми, он может расценить это как невнимание с нашей стороны.

Он говорил самым добродушным, примирительным тоном. Никаких этих намеков он и понимать не желал. Он знал одно: у себя дома или в гостях, при дамах, комендант вполне приличный, вежливый человек. А когда разговариваешь с ним в служебном кабинете, этого про него уж никак не скажешь. Значит, надо стараться как можно меньше видеться с ним в кабинете и как можно больше в гостях. А уж это, конечно, зависит и от Ирэны. И она это прекрасно понимает.

А Ирэне кажется, что все это происходит в одном из тех захватывающих фильмов, каких она сотни пересмотрела на своем веку.

Вот она стоит посреди площади, в дорогой шубке, большеглазая, тоненькая, рядом с противным богатым мужем. Играет орган, и другая девушка выходит из костела об руку с ее возлюбленным…

А как она была когда-то влюблена в этого Пятраса! Замуж за Малюнаса она вышла просто из страха — вдруг испугалась всего того, что называется бедностью: платьев, вышедших из моды, дешевого, некрасивого белья, стоптанных туфель, комнаты в одноэтажном домишке, где за водой надо ходить к насосу во дворе. Если бы она вышла замуж за простого лесничего, все это осталось бы ее уделом на всю жизнь. Но теперь ей самой стало казаться, что она принесла себя в жертву своей матери, отставной чиновнице на пенсии, любительнице крепких папирос и тминного ликера.

Ирэна смотрела на Магдяле и Пятраса, и, хотя все происходило почти так, как в ее любимых фильмах, она чувствовала тугой клубок у горла, у нее дрожали губы, и она еле сдерживалась, чтобы малодушно не расплакаться — не жемчужными экранными, нет, обыкновенными горькими, жалкими, виноватыми слезами…

С некоторых пор Аляна совсем перестала выходить из дому. Они давным-давно не виделись с Магдяле. И вдруг однажды в конце зимы Магдяле, чуть не бегом пробежав всю дорогу до домика старого мастера, нетерпеливо постучала в дверь.

За дверью послышались неторопливые, какие-то вялые шаги, совсем не похожие на прежнюю стремительную, легкую походку Аляны. Она отворила дверь, увидела Магдяле, не улыбнувшись, поздоровалась и, шлепая старыми туфлями, не оглядываясь пошла в комнаты.

В первую минуту Магдяле еле удержалась, чтобы прямо с порога не выкрикнуть новость, ради которой бежала через весь город.

— Проходи сюда, — позвала Аляна. — Никого дома нет, я да маленький.

Магдяле вошла. Стекла низеньких окон до половины были покрыты седым морозным узором. Цветы и листья в горшочках и банках стыли в холодном воздухе еще не топленной комнаты.

Крошечный ребеночек с реденькими волосиками лежал посреди большой постели, выпростав руки из-под ватного одеяла, шевелил растопыренными пальцами, моргал и тихонько попискивал.

Аляна, присев перед ним на низкую табуретку, внимательно посмотрела ему в лицо, обеими руками придерживая у себя на груди старый вязаный платок.

— Он тихонький, — сказала Аляна. — Он громко никогда не плачет. Откуда ему знать, в какое время он родился? А ведь точно чувствует, что виноват, что не вовремя… Сейчас нужны когти и зубы, отгрызаться от врагов. А он, видишь, какой: беззубенький и ноготков-то почти нет. Вот он и понимает, что уж лучше как-нибудь потише… Наверно, так вот лисята или зайчата какие-нибудь лежат, притихнув, в норке, когда слышат лай собак. Вот видишь? Он молчит, думает что-то свое. Иногда мне кажется, что он все знает. Что отца нет. Что кругом враги, война, голод…