Навсегда - Страница 52

— Сейчас все будет в порядке!.. Сейчас мы тут разберемся с этим делом, — говорил он, на одно, последнее мгновение оттягивая решение. — Значит, таким вот образом… — Он схватил женщину с грудным ребенком под локоть и почти втолкнул ее на свое место.

— Вот, — сказал он. — А мы с товарищем начфином пойдем дальше пешком.

Жена Генрикаса тихо, бессильно заплакала.

— Я так и знала, господи, я с самого начала так и знала…

— Вы сумасшедший! — твердо и презрительно сказал начфин. — Я не имею никакого права! У меня секретные документы.

— У меня тоже, — сказал Генрикас. — Вылезайте. Вот эта женщина сядет на ваше место.

— Не смейте ко мне подходить, — угрожающе привстал начфин. — Лучше отойдите от меня. Только попробуйте. Я занимался боксом.

Генрикас подошел к нему вплотную, еще не решив, что делать. Насчет бокса тот, наверное, говорил правду. Плечи широченные, мужчина в расцвете сил.

— Я знаю бокс, лучше отойдите! — задыхаясь от ненависти, проговорил начальник финотдела.

Прежде чем сам понял, что делает, Генрикас сорвал с головы начфина фетровую шляпу и швырнул ее на дорогу. Потом взялся за отвороты пальто и рванул начфина к себе. Тот схватил его за руки, как железными обручами сдавил, и оба замерли.

— Водитель! — крикнул Генрикас. — Выбросить постороннего пассажира из машины.

— Есть! — радостно отозвался водитель и, распахнув дверцу, спрыгнул на землю. Но начфин, оттолкнув Генрикаса, соскочил сам и, подобрав шляпу, отвернувшись от всех, стал сбивать с нее пыль.

— Прикажете ехать, товарищ начальник? — мрачно спросил водитель.

Генрикас улыбнулся:

— Да. Ничего, мы дойдем, вы не расстраивайтесь. Поезжайте.

— Слушаю! — водитель взял под козырек и пошел на свое место.

— Есть все-таки люди!.. — высоким, вибрирующим голосом проговорила женщина с грудным ребенком и всхлипнула…

Машина тронулась с места и пошла набирать скорость.

Скоро начало светать, и все кругом заволокло сизой пеленой дождя.

В этот самый час, под этим самым дождем, истекшая кровью, дивизия у границы была отброшена от шоссе фашистскими дивизиями. Штабной лейтенант, фамилия которого осталась неизвестной, сняв с груди убитого комдива автомат, ударом приклада разбил рацию, собрал и повел в последнюю контратаку весь личный состав дивизии: батальоны, сведенные в отделения, интендантов, писарей и радистов…

Пограничные бои повсюду замирали. Миллионы людей всех стран пришли в движение, начали свой долгий путь, полный неисчислимых бедствий и страданий…

Это было только самое начало пути.

Где-то в русских городах и селах, на листках, вырванных из школьных тетрадок, писали заявления в военкомат юноши и девушки. Те самые, чьи мраморные памятники будут потом поставлены на площадях Победы.

Подписывали свои победоносные приказы гитлеровские главари и генералы. Те самые, что после суда народов будут повешены на позорных виселицах в тюремном дворе.

Все это будет.

Но сейчас людям было еще далеко до конца этого пути.

ЧАСТЬ ВТОРАЯ

Глава первая

Второй день идет снег. Легкий, пушистый, он падает непрерывно, неутомимо, покрывая крыши, засыпая отвердевшие колеи, взрытые военными машинами на дорогах.

Профессор Даумантас сидит на своем обычном месте у окна и смотрит во двор. Оняле тащит деревянное ведерко, стукающее ее при каждом шаге по ноге, и за ней тянется по снегу цепочка следов.

Все как было. Снег. Тишина. Неподвижность. И только если очень прислушаться, слышишь, как неутомимо течет, отстукивая секунды, время.

— Тебе не кажется, что это похоже на капли, падающие на землю? — задумчиво спрашивает Даумантас жену. — Как будто вода по капелькам все уходит и уходит из какого-то резервуара…

— Нет, милый, — холодно отвечает Ядвига. — Это похоже на тикание часов и ни на что больше. И, по-моему, если человеку в простом тикании часов начинают чудиться какие-то резервуары, ему лучше всего одеться потеплее и пройтись по воздуху.

Совет не очень новый, но, в конце концов, не хуже всякого другого. Профессор одевается и выходит за ворота на дорогу.

В поле так же тихо, как в доме. Война только заварилась, закипела в этих полях и давно уже унеслась куда-то за сотни километров, на восток.

Профессор доходит до перекрестка. Налево дорога к Ланкаю, направо — к болотам. В город он не пойдет. Он побывал там один-единственный раз, в первые дни фашистской оккупации, когда люди еще недоверчиво и изумленно читали вывешенные на улицах приказы с угрозой расстрела и объявления: «Только для немцев».

Он запомнил хлопающую на ветру дверь мелиоративной конторы, пробитую пулями вывеску аптеки, где за разбитой витриной, почти касаясь ногами пола, висел в коротеньком сюртучке старый аптекарь Капланас с удивленно разведенными желтыми ладонями. Вокруг все было бело от зубного порошка, высыпавшегося из раздавленных каблуками коробок, и воздух, пропитанный пряным запахом мяты, казался тошнотворным и мертвенным…

Нет уж, в город он не пойдет…

Неожиданно для самого себя профессор замечает, что давно уже шагает по дороге к болоту.

Вот и канал, теперь уже подмерзший, засыпанный снегом. Можно подумать, что все это было сном: грохот работающих экскаваторов, первый километр канала, врезавшийся в глубь болота… Сейчас все это похоже на остатки древней цивилизации, растоптанной варварами. Мертвый канал, засасываемый болотом, тишина, безлюдье, мертвые машины…