Навсегда - Страница 15

— Эх, папаша, начальник начальнику глаз не выклюет, — весело сказал молодой Казенас и засмеялся.

Все невольно повернули головы и посмотрели на плотно закрытые окна дома, из-за которых доносились неясные звуки голосов, а иногда звяканье карандаша по пустому стакану.

Вдруг множество голосов заговорило разом и послышался стук отодвигаемых стульев. Одно из окон раскрылось, отогнув сиреневую ветку, которая гибко качнулась и, скользнув по стеклу, вернулась на прежнее место, колыхая тяжелыми белыми кистями.

Очень миловидная и очень полная молодая женщина в легком платье, с плетеной корзиночкой на коленях, — жена того самого начальника пожарной команды, о котором шла речь, — сидела на садовой скамеечке неподалеку от крыльца. Достав из корзинки, она обтерла носовым платком и раздала своим двум мальчикам по маленькой морковке. А сама все время поглядывала на открывшееся окно.

— А вот и сам Матас, — сказал молодой Казенас.

Степан заметил, что не только сидевшие на лавочке, но и все без исключения крестьяне, ожидавшие у своих возов во дворе, разом повернулись к Матасу.

Нагнув голову и с удовольствием похлопывая себя по толстой шее, точно ей-то больше всего и досталось на заседании, на крыльцо вышел Матас, усмехаясь и исподлобья косясь на высокого старика в крестьянской одежде, который ему что-то быстро говорил на ходу.

Они вместе сошли по ступенькам, и тогда Матас что-то сказал по-литовски, отчего все окружающие крестьяне, кроме старика, засмеялись. Матас попрощался со стариком за руку, и тот, уже отвернувшись и хмуро разбирая на своей телеге вожжи, вдруг тоже улыбнулся, а потом, не удержавшись, засмеялся, видимо, тому, что сказал ему прежде Матас.

Миловидная мать мальчиков отряхнула платок, спрятала в корзиночку и, приветливо улыбаясь, пошла к крыльцу. Оба мальчика с морковками побежали и ткнулись Матасу головами в живот. Он приятельски обнял их за плечи.

— Здравствуйте, Матас, — весело сказала женщина. — Уже кончилось? А мой Генрикас все еще там?

— Да-да, сейчас выйдет, — ответил Матас.

Вышедший из дома следом за Матасом Дорогин, увидев Степана, поманил его рукой и сам пошел навстречу.

— Ты насчет подвод? Иди к секретарю, он знает.

В эту минуту на крыльце показался рыжеволосый человек с веснушчатым лицом и такими крупными зубами, что, казалось, они плохо умещались во рту.

— О, — сказал лесничий, — сам рыжий! — И, весь подавшись вперед, стал внимательно смотреть.

Генрикас быстро сбежал по ступенькам, нетерпеливо просунулся плечом между Матасом и своими мальчиками и, легонько подталкивая их сзади, повел к выходу со двора.

Его миловидная жена, растерянно улыбнувшись Матасу, заспешила следом за мужем и мальчиками.

— А рыжий чего-то не в себе! — с видимым удовольствием во всеуслышание объявил результаты своих наблюдений старый Казенас.

— Зол! А вроде не смирился! — с сомнением заметил его сын.

Старый лесничий, некоторое время внимательно понаблюдав за Матасом, которого обступили дожидавшиеся приезжие крестьяне, опять определил вслух:

— Нет, одолел он рыжего. Или одолел, или одолевает. Рыжий-то чуть зубами не скрежетал, а Матас, гляди, покойно так беседует с мужиками. С удовольствием.

— Увидим, — сказал долговязый крестьянин. — А вообще — дело на то похоже… А? — И вопросительно повернулся к своей черноглазой жене.

— Похоже, крепкий он… — кивнула жена. — Председатель-то!

Продолжая разговаривать с обступившими его людьми, Матас пробрался к навесу, взнуздал и вывел из-под него запряженную лошадь, влез в заскрипевший гибкими рессорами шарабан и, поджидая, пока подойдет и сядет Дорогин, снял шапку, прощаясь со всеми во дворе.

Через минуту они уже выехали из ворот, и шарабанчик затрясся и задребезжал на булыжном шоссе. Некоторое время ехали молча, пока не свернули на грунтовую дорогу. Шарабан сразу точно поплыл по мягкой пыли. Прекратился шум колес и цоканье копыт. Теперь можно было разговаривать, не напрягая голоса.

— Занозистый тип у тебя этот рыжий, — сказал Дорогин.

— Да нет, — как-то грустно отозвался Матас. — Он неплохой… Зарвался с этим домом, вовремя не уступил, а потом, знаешь, как это бывает, затянул дело, а чем дольше человек ошибается, тем труднее признаться в ошибке, происходит воспаление самолюбия, и делается он дурак дураком, а то и похуже.

— На тебя он зол, однако, не на шутку. Жаловаться небось будет, что обидели сироту…

— Уже жаловался, — равнодушно сказал Матас и вдруг, резко натянув вожжи, остановил лошадь. — Так и есть, проехали. К озеру нам вовсе не нужно было выезжать. Тьфу ты!.. — И стал заворачивать лошадь обратно к перекрестку, который миновали несколько минут назад.

Глава девятая

Гуси всполошились, заметив во дворе чужих людей, и, возмущенно переговариваясь, заковыляли вперевалку прочь от калитки.

Матас и Дорогин, оставив лошадь за воротами, вошли, осматриваясь: туда ли попали? Людей на дворе не было видно. Наконец на тревожное гусиное гоготание из дверей сарая выглянула растрепанная белобрысая девочка и уставилась на пришедших внимательными мышиными глазками.

— Здравствуй, мышонок! — сказал Матас. — Ну-ка, покажи, как пройти к хозяину.

Девочка подумала, поморгала и переспросила:

— К хозяйке?

— Ну, к хозяйке, — согласился Матас.

Тогда девочка высунулась немножко из двери и, протянув тоненькую руку в большой рукавице, показала на черное крыльцо.

Когда они двинулись дальше, девочка опасливо вышла из сарая и пошла следом, шлепая большими ботами по лужам… Выждав, пока за ними закрылась дверь, она приблизилась к самому крыльцу, подбоченилась, насмешливо фыркнула: