Навсегда - Страница 148

148

— Откуда, откуда-а… Тесемочная тетка сказала… Тетка резиночная… ниточная… Пуговичная тетка-а!..

Жукаускас хотел было продолжать работать, но паяльник остыл. Он сунул его в огонь и вдруг понял, что у него не хватит терпения дождаться, пока тот снова нагреется. И руки стали какие-то непослушные, легкие, точно бумажные.

— Знаешь, братец мой, давай-ка поедем!

— Поехали, — покладисто согласился Степа. — А куда?

— Поедем!.. Домой, пожалуй, поедем!

Через несколько минут мастерская была закрыта, они вывели велосипед на шоссе и медленно покатили по мягкой обочине: старый мастер в седле, а Степа держась за его пояс, верхом на подушечке, привязанной к багажнику.

Жукаускас все время чувствовал на своей спине твердые кулачки внука. У той маленькой девочки, которая когда-то, давным-давно, сидела на этой подушечке, были точно такие же кулачки. Все-таки это счастье для человека, когда чьи-то слабые ручонки цепляются и держатся за тебя, и ты знаешь, что кому-то нужен…

Что-то медленно сегодня они подвигаются вперед, но если попробовать посильнее нажимать на педали, сердце нехорошо замирает.

Они свернули с шоссе и поехали наискосок через пустырь, по тропинке среди травы, прямо к дому.

И вдруг дедушка как-то невнятно замычал и удивительно неловко стал слезать с велосипеда, так что оба они чуть не повалились набок. Степа поскорее соскочил на землю, и велосипед, зазвенев, упал на траву. Дедушка, слабо взмахивая руками, спеша и спотыкаясь, шел к дому, а ему навстречу по тропинке бежала какая-то женщина в сапогах и короткой юбке, вроде как будто военная, но в обыкновенной кофточке.

Они стали обниматься, и это было так удивительно, что Степа подошел поближе. И вдруг заметил, что женщина, обнимая дедушку, пристально, поверх его плеча, смотрит прямо на него, на Степу. Он застеснялся и отвернулся. К тому же дедушка вел себя очень странно, как-то потихоньку скулил, громко глотая слезы и отворачивая лицо. И неловко и жалко глядеть. Того гляди, сам разревешься, прямо вот уже начинает разбирать.

Степа сморщился и приготовился захныкать от сочувствия к дедушке. Женщина, вырвавшись от дедушки, подбежала, присела перед Степой на землю и обняла его. Он не оттолкнул ее совсем, но повернулся к ней боком и, упираясь руками, не грубо, но настойчиво повторял: «Пусти ты… ну, пусти…»

Женщина нерешительно поцеловала его и выпустила. Степа, отвернувшись от нее, подошел к дедушке и, сердито дергая его за штанину, угрожающе сказал:

— Ну, дед!.. Ну хватит тебе уже!.. Ну хватит!

— Сейчас, сейчас, ты обожди, брат… — бормотал дедушка, торопливо вытирая лицо. Потом он взял Степу за плечи, повернул лицом к женщине и, показывая на нее пальцем, горестно сказал:

— Ведь это мама! Это мама твоя, Степонька!..

Степа с любопытством посмотрел, куда ему показывал дед.

— Эта тетя? — недоверчиво спросил он немного погодя, тоже показав на нее пальцем.

Женщина все еще стояла на земле, на коленях, немножко наклонив голову набок и кусая губы, не то улыбаясь, не то стараясь не заплакать.

«Мама»… Что это такое — «мама»? Почему-то это слово, значения которого он не понимал, его все-таки волновало. Вообще это что-то хорошее: мама. У других ребятишек есть мамы. Только те мамы, каких он видел, были толстые, большие, и кричали на своих ребят, и на эту были вовсе не похожи. Эта не толстая и даже не думает кричать и командовать. Она даже как будто сама не знает, что ей делать, и немножко боится Степу. Понять этого нельзя. Он запутался, сбился, расстроился и тянул деда, хмуро приговаривая:

— Пойдем домой, хватит!..

Когда все они вошли в дом, Степа и вовсе перестал разговаривать и даже отвечать на вопросы, только глядел и примечал, стараясь понять, что такое происходит у них в доме.

Его усадили за стол, и он, нетерпеливо постукивая ложкой, стал ждать, когда подадут суп. Они с дедом всегда варили на несколько дней большую кастрюлю супа — деду обычно платили за работу продуктами. Когда суп становился жидковат, они его не выливали, а подкладывали туда, что удавалось заработать за день: кусочек сала, гороху, несколько маленьких рыбок, картошки. Все это варилось снова и получалось иногда очень вкусно.

Сегодня вместо супа все ели, каждый из отдельной тарелки, мясо, какое бывает у солдат в железных банках. Один раз они с дедом такое уже ели, когда танкист подарил Степе почти целую банку.

Потом эта тетя… (мама?) дала Степе большой и твердый, как камень, кусок сахара, и он занялся им, обсасывая со всех сторон и все время поглядывая, много ли осталось.

Плита топилась вовсю. Все их простыни, рубашки, полотенца она утопила в котле с горячей водой. Наконец стащила рубашонку, штанишки, чулки с самого Степы и тоже все утопила, а его посадила на постель, завернув в женский платок. Снимая с него рубашонку, она торопливо поцеловала его грязную тоненькую шею. Степа поежился и нехотя улыбнулся, потом подумал и сказал:

— Ты подожди уходить, ладно?

В один момент глаза у нее налились слезами, так быстро, просто удивительно, и места в глазах не хватило, слезы полились на щеки.

Какой-то сегодня ревучий день, чуть что, все плачут…

— Хорошо, подожду, — сказала она и принялась за стирку.

Он опять долго думал, прикидывал и соображал, дожидался, когда дедушка окажется поближе к кровати, и подозвал его пальцем:

— Ну ладно, а где тогда папа?

Он спросил это совсем потихоньку, чтоб никто не слышал, но она сейчас же перестала стирать, выпрямилась, стоя к нему спиной, и сказала:

148