Лошади, и так перегруженные мукой, выбивались из сил. А теперь еще на одну из телег пришлось положить Наташу, которая не могла ступить на ногу. Приходилось на каждом ухабе, на каждой кочке лесного бездорожья выносить подводы чуть не на руках.
Наташа лежала ничком на возу, обхватив мешок с мукой, чтобы меньше бросало, и упрямо молчала…
В лесу совсем стемнело, сильнее запахло вечерней сыростью и гниющим вялым листом. Наконец показался край глубокого, густо заросшего оврага. Аляна узнала его очертания. Приближались «свои» места. Она погладила Наташу по плечу и сказала:
— Потерпи, мы уже почти дома.
Когда Матасу доложили, что в группе, посланной за продовольствием, тяжело ранена девушка, он сразу решил: Аляна.
Он сидел, склонившись над столом, и человек шесть командиров, не отрывая глаз от его руки, следили за кончиком карандаша, которым он чертил на карте тоненькую стрелку.
Оценивались итоги боевой операции. Операция, в общем, прошла удачно, но была бы еще успешнее, если бы в самом конце не напутал один из командиров. Теперь анализировались и сурово осуждались ошибки, допущенные этим командиром. Матасу пришлось уже много раз произносить его имя, и каждый раз он заставлял себя повторять его с бесстрастным осуждением и суровостью. Это было очень трудно, потому что командир погиб, а многие из тех, кто сейчас сидел в землянке, видели его всего несколько часов назад на руках бойцов, выносивших его из огня, помнили его молодое, растерянное лицо с удивленными, виноватыми, быстро умирающими глазами.
Ни на минуту не теряя нити мысли, с теми же самыми интонациями, с настойчивым повторением и подчеркиванием особенно важных моментов, Матас продолжал разбор действий погибшего командира, показывая, как непростительно тот запоздал, потерял связь и затем, пытаясь наобум исправить свою ошибку, понес ненужные потери.
Все это время он не думал об Аляне, только все вокруг окрасилось для него в безрадостный черный цвет.
Когда все было уточнено и командиры разошлись, Матас вытащил из кармана пачку сигарет и закурил. Сигареты выдавались по четыре штуки на день, он уже выкурил все сегодняшние и теперь, не задумываясь, сделал то, чего никогда не делал: закурил завтрашнюю.
«Странное дело, — думал он, лежа на койке. — Я совершенно не замечал, что, в общем, я вполне счастливый человек. Вполне! Потому что иначе я не мог бы ощутить той ужасной разницы между тем, что было раньше, и тем, что почувствовал после того, как услышал „тяжело ранена“…
„Тяжело ранена“! И ведь это я послал ее со старшиной. Я правильно послал. Должен был послать. И все-таки это я, именно я, послал ее, может быть, на смерть». И сейчас же ему вспомнилось, что посланная им группа подрывников пропала, не возвращается, хотя крестьяне-связные уже донесли, что на железной дороге были слышны сильные взрывы…
Сигарета кончилась так быстро, что он даже вкуса ее не успел почувствовать. Поправив ремень, оттянутый тяжелым трофейным пистолетом, Матас вышел на поляну. Где-то в землянке приглушенно пели; две стреноженные лошади неуклюжими скачками шарахнулись в сторону и, пофыркивая, принялись за траву…
Матас медленно шел по лесной тропинке, прислушиваясь и вглядываясь в темноту. Скоро голоса поющих перестали быть слышны, в тишине мирно шелестели листья на верхушках деревьев и натужно квакали лягушки. Немного погодя он услышал впереди мягкое погромыхивание колес по корням, чей-то стон.
Он остановился. Лошадь, устало ронявшая на каждом шагу голову, смутно выступила из темноты. Матас посторонился.
— Где раненая? — спросил он.
Старшина узнал Матаса по голосу.
— Мы ее на носилки переложили, вон несут, товарищ комиссар.
Приехала вторая подвода, третья. Кто-то прошел мимо, почти задев Матаса плечом, и вдруг по дыханию, по шагам, по чему-то еще, чего он и сам не мог бы определить, Матас узнал Аляну.
Он повернулся и посмотрел ей вслед, испытывая чувство какого-то стыдного, непростительного счастья, которое изменило все вокруг. И темнота ночи с неясными шелестящими массами деревьев, и мирное кваканье лягушек — все это он как будто увидел и услышал заново, точно только что неожиданно выбрался в этот лес из длинного и темного туннеля.
На поляне было светлее, и на траву падал отсвет от горящей топки походной кухни. На секунду Матас увидел Аляну: ее короткие сапоги, и короткую юбку, и брезентовую курточку… Она шла, размахивая правой рукой, а левой придерживая автомат. Она не была ранена, колени у нее упруго сгибались, руки были целы, она легко дышала. Вот она окликнула кого-то… Жива, не искалечена, не смята, не залита кровью…
«И подрывники благополучно вернутся!» — вдруг сама собой сложилась у него в голове фраза. Он усмехнулся. Почему вернутся? Да просто потому, что все теперь обязательно должно быть хорошо!..
Он подождал, пока люди, которые несли Наташу, поравнялись с ним, увидел бледное пятно ее лица и выпростанные поверх накинутой кем-то шинели руки.
Осторожно взяв ее горячую, неспокойную руку и тихонько ее поглаживая, Матас пошел рядом.
Наташа тихонько всхлипнула и жалобно прошептала:
— Ну вы сами посмотрите, как мне не везет. Второй раз не повезло!
— Еще повезет! — грубовато-весело сказал Матас, сдерживая нестерпимую жалость. Шершавые пальцы девушки были совсем детскими…
Аляна спала на своем месте в землянке и, как с ней теперь часто бывало, проснулась от беспокойства и смутной тоски и сейчас же вспомнила, что рядом, на нарах, пусто Наташино место.